Реферат: Выдающиеся деятели Чувашии

Никита Яковлевич Бичурин — выходец из бедных слоев сель- ского духовенства, представители которого занимались хри-стианским просвещением чувашей. Его дед Данил Семенов (предполагается, что был из чувашей) в 50-х годах XVIII века служил дьячком Сретенской церкви в с. Чемурша-Типсарино Чебоксарского уезда, в 1764 году посвящен в сан священника и переведен в Успенскую церковь с. Акулево Цивильского (с 1781 года — Чебоксарского) уезда. Следуя традиции церкви, служителями культа стали и его сыновья — Яков и Иван Даниловы. Отец нашего знаменитого земляка — Яков Данилов — родился в 1749 (или в 1750) году, обучался в Казанской духовной семинарии. В 1770 году он стал дьяконом Акулевской церкви, где священником был его отец.

Никита, первенец в семье Якова и жены его Акулины Степановой, родился в 1777 году в с. Акулево, а в 1779 семья переехала в с. Бичурино Свияжского (с 1781 г. — Чебоксарского) уезда, по на-званию которого он и получил впоследствии фамилию Бичурин. Вот что писал современник Н.Бичурина, историк Н.С.Щукин: «Отец его, дьячок Иаков, не имея даже фамилии, всю жизнь провел в этом звании и крестьянских трудах. Сын его Никита поступи.!, в восьмом году возраста, в училище нотного пения города Свияжска. В 1985 году перешел в Казанскую семинарию, где и дано ему прозвище Бичурина, по селу, в котором родился». Удивительна историческая атмосфера, в которой рос будущий богослов. Детство Никиты прошло среди приволжских чувашей, отличившихся своей самоотверженной борьбой в повстанческих отрядах Емельяна Пугачева. В годы, предшествовавшие Крестьянской войне, чувашское население подвергалось насильственной христианизации.

Для активного внедрения православия среди нерусского крестьянства преосвященные архиепископы Вениамин (Пуцек-Григо-рович), Антоний (Герасимов-Забелин) и особенно Амвросий (По-добедов) в годы управления ими Казанской епархией старались подготовить грамотных проповедников за счет пополнения духов-ной семинарии учениками из семей служителей церкви. «Святим» отцам, пытавшимся под разными предлогами освободить своих детей от духовных училищ, угрожали штрафами, отсылкой на «черную работу», сдачей виновных в солдаты, отлучением от церковной службы. Родителям Никиты Бичурина, как и другим священнослужителям, не приходилось даже и думать об увольнении сыновей из духовного ведомства для получения светского образованияю- Синод не дозволял этого. И «Казанского наместничества Свияжской округи села Пичурина священника Якова Данилова сыну Никите» путь был один — в духовное учебное заведение.

Казанская духовная семинария, в которой Никита Бичурин пробыл около 14 лет, готовила священнослужителей для многих регионов — от Волги до «азиатского» Востока.

В 1785 году в Казань для управления епархией переведен в сане архиепископа «талантливый проповедник слова божьи» Амвросий Подобедов. В годы его управления (1785—1799) Казанская духовная семинария была преобразована в академию. Помимо обычных религиозных дисциплин в учебные планы вошли и светские, для работы в семинарии стали привлекать способных воспитанников Московского университета, Московской духовной академии, Алексан-дро-Невской семинарии. Эти новшества повышали интерес к учебе, улучшилась подготовка церковников и педагогов. Никита Бичурин выдержал изнурительные испытания голодом, холодом, болезнями и прочими невзгодами, выпадавшими на долю бедных бурсаков. В 1798 году в Казанскую духовную семинарию определили и его младшего брата Илью. Никите Бичурину надо было заботиться и о нем. Сам он все годы учебы — в числе лучших учеников, поражал учителей своими способностями. И был представлен казанскому архиепископу Амвросию Подобедову, который затем «благотворил ему всю жизнь».

«По окончании курса учения, в 1799 году, сделан был учителем грамматики в той же семинарии, переименованной уже в академию. В 1800 году пострижен в монашество и сделан учителем высшего красноречия. В 1802 году произведен в архимандриты и послан в Иркутск ректором тамошней семинарии», — лаконично сообщается в «Автобиографической записке» Н.Я.Бичурина.

После пострижения в монашество он под именем «Иакинф» определен «в число соборных иеромонахов Санкт-Петербургской Александре-Невской лавры, и того же месяца 22 дня произведен во иеродияконы; 1801 года августа 25 дня произведен в иеромонахи, а ноября 7-го препоручено управление Казанского и Иоаннов-ского монастыря».

Быстрое продвижение Никиты Бичурина по духовному ведомству современники объясняли по-разному, нередко допускались и совсем уж необоснованные предположения. Большинство биографов его пострижение объясняли неразделенной любовью. Например, в журнале «Русская старина» (август-сентябрь, 1888 г.) были опубликованы воспоминания внучки Бичурина Н.С.Моллер, в которых она утверждала, что двоюродные братья и большие друзья Никита Бичурин и Александр Карсунский по окончании курса в академии полюбили одну девушку — Татьяну Саблукову, жившую с родителями в Казани. Друзья порешили: «Тот, который будет выбран, женится, а другой пойдет в монахи». Выбор будто пал на Карсунского, а Никита принял монашество. Однако Моллер признавала, что не может поручиться за достоверность этого семейного предания. Гораздо убедительнее мнение историка Н.С.Щукина: «Начальство не выпускает из вида людей даровитых. Молодому учителю было внушено, что в духовном звании предстоит более случаев достигнуть до высших степеней, нежели в светском, и Никита Яковлевич Бичурин, отказавшийся прежде от сана священника, надел клобук с именем Иакинфа в 1800 году...»

А заставило Бичурина покинуть родное Поволжье и уехать для служения в Сибирь только одно обстоятельство — в Казани не было солидной вакантной должности для продвижения в церковно-мо-настырской службе. Архимандрит Иакинф Бичурин прибыл в Иркутск 4 августа 1802 года, принял по описи в свое управление «Вознесенский монастырь, церкви, утварь и церковную ризницу, деньги и все монастырские вещи и припаси». В его ведение перешла и духовная семинария, а с 9 августа 1802 года он стал непременно участвовать в заседаниях Иркутской духовной консистории. Под контролем молодого архимандрита в монастыре стали строить новые хозяйственные помещения, а также готовить черноризцев и бурсаков к миссионерско-просветительской деятельности.

Уже в первые месяцы своего пребывания в Иркутске Бичурин убедился: церковно-монастырские дела в епархии сильно запущены, в здешней семинарии не было дисциплины, семинаристы «иные ходили в классы поздно, а другие — когда был досуг». Иакинф стал строго наказывать за самоволие. Это вызвало ропот и недовольство учеников, и они, в сговоре с недовольными черноризцами из Вознесенского монастыря, установили негласный надзор за личной жизнью своего наставника, чтобы обвинить его в нарушении церковно-монастырских уставов и отстранить от управления монастырем и семинарией. Выяснив, что в покоях архимандрита под видом послушника Адриана Иванова проживает молодая женщина, группа пьяных семинаристов начала ее поиск, закончившийся буйным бесчинством. Так в Синоде появилось дело № 183 на 447 листах о «происшедшем в Иркутской семинарии беспорядке от семинаристов и оказавшегося при сем случае предосудительного поступка архимандрита Иакинфа», получившее широкую огласку. Разбирательства в высших гражданских и церковных инстанциях тянулись долго. Наконец было вынесено решение об отстранении архимандрита от правления монастырем и снятии с ректорской должности. Высочайше утвержденный указ предписывал владыке Иркутской епархии незамедлительно «отправить Иакинфа с пашпортом в Тобольск к тамошнему преосвященству Антонию, архиепископу, с тем, чтобы он употреблен был по рассмотрению его, архиепископа, учительскую по семинарии должность, под присмотром и наблюдением надежной духовной особы, рапортуя о поведении его, Иакинфа, святейшему Синоду по прошествии каждого года». По приговору палаты уголовного суда Иркутска, 9 семинаристов за свой «буйный поступок» были «выключены» из духовного звания, наказаны розгами и по велению царя определены в приказные служители.

В марте 1806 года опальный Иакинф покинул Иркутск и выехал в г. Тобольск — место ссылки государственных преступников.

Здесь Иакинф стал изучать историко-этнографические и географические сочинения о народах Сибири и восточных стран, с особым усердием штудировал литературу о Китайской империи и ее жителях, интересовался сведениями о посольстве в Китай графа Ю.АХоловкина, застрявшего в Иркутске. Зная о благосклонном отношении к себе главы «великого посольства», Бичурин втайне надеялся, что с его помощью сможет занять должность начальника Пекинской духовной миссии и осуществит свою сокровенную мечту — узнает ближе малодоступную тогда Китайскую империю и сопредельные с ней страны.

Надо отметить, что близко познакомившись с Бичуриным, граф Головкин был восхищен его недюжинными лингвистическими способностями, превосходной памятью и деятельной натурой. Это и предрешило дальнейшую судьбу отца Иакинфа — он был назначен начальником миссии. 18 июля 1807 года миссия выехала из Иркутска и 17 сентября из пограничного русского города Кяхты отправилась в столицу Срединной империи.

Сведения по истории и этнографии народов Зарубежной Азии, накопленные за первое столетие существования Российской духовной миссии в Пекине, были весьма скудными. Бичурин по пути в Пекин вел подробный дневник, стремясь описать «проезжаемую страну с селениями и городами, состояние в оной годовых времен... и даже присовокупить к сему статистическое описание Монголии». Часть этих записей была позже использована в его «Записках о Монголии», вышедших в 1826 году в Петербурге. С уверенностью можно сказать, что интерес Иакинфа Бичурина к жителям Монголии и Китая, укладу их жизни и самобытной культуре имел научно-познавательный характер. Проезжая через Монголию, он изучал монгольский язык и с увлечением собирал историко-этнографические сведения о монгольских племенах.

Основная цель русской православной миссии в Китае заключалась в распространении православия.

Однако архимандрит Иакинф оказался «малоусердным» наставником миссионеров и до конца своей жизни подвергался гонениям. Но именно ему было суждено стать первым русским ученым, приступившим к тщательному изучению истории народов Центральной и Средней Азии на основе письменных источников на восточных языках. В продолжение четырех лет пребывания в Китае Н.Я.Бичурин составил китайско-русский словарь, послуживший первоосновой для составления многотомных китайско-русских словарей. Наряду с изучением книжного и разговорного китайского языка отец Иакинф занялся письменными источниками по истории, географии, этнографии, медицине.

На седьмом году жизни в Пекине он перевел литературно-исторический свод учений Конфуция, затем приступил к переводам- извлечениям в трех томах из огромного китайского географического сочинения «Дайцин и Тунчжи» и обширного перевода в 16 томах «Тунцзянь ганму» — сводной истории Китайского государства с древнейших времен до Цинской династии (1644 г.). Видный советский востоковед Л.Н.Гумилев писал, что переводы Бичурина, составляющие 20 рукописных томов, служили для него «колодцем, из которого он черпал сведения для своих работ».

Не только о глубоком интересе Бичурина к жизни народов Восточной Азии, но и о собственных обширных познаниях свидетельствуют его переводы научных сочинений по китайской астрономии, философии, сельскому хозяйству, торговле, судоходству.

Однако нравы эпохи не терпели такого вольнодумства. И пока Иакинф в Пекине без устали занимался наукой, царские министры в Петербурге искали ему замену. 1 декабря 1820 года в Пекин прибыла Десятая духовная миссия с архимандритом Петром Каменским.

15 мая 1821 года члены Девятой духовной миссии во главе с Иакинфом Бичуриным, сопровождаемые 30 верблюдами (15 из них были нагружены вьюками и ящиками с книгами, рукописями и другими предметами огромной научной ценности), телегами и небольшим казачьим отрядом, двинулись из Пекина в обратный путь на родину. Он еще не знал, что в Синоде и Министерстве духовных дел готовится судебное обвинение по донесениям сибирского генерал-губернатора И.Б.Пестеля, иркутского губернатора Н.И.Трескина и архимандрита П.И.Каменского о многочисленных «прегрешениях» отца Иакинфа и отдельных членов Девятой миссии.

Синод приговорил его к ссылке на вечное поселение в Соловецком монастыре, «с тем, чтобы, не отлучая его оттуда никуда, при строжайшем за его поведением надзоре употреблено было старание о приведении его к истинному в преступлениях его раскаянию». Отца Иакинфа лишили архимандрического и священнического сана, но оставили в монашеском звании.

Царь Александр I утвердил указ Синода, но предложил содержать опального монаха Иакинфа Бичурина не в Соловецком монастыре, а под строгим присмотром в монастыре на острове Валаам, что на Ладожском озере. Положение ссыльного в монастырском остроге приводит Бичурина в отчаяние от мысли, что «погибли все надежды сделать труды... полезными отечеству».

Многие просвещенные умы России пытались смягчить участь ученого-монаха. Среди них был и барон П. Шиллинг фон-Канштадт, видный чиновник Азиатского департамента Министерства иностранных дел и член-корреспондент Российской академии наук. По прошествии четырех лет он доложил министру иностранных дел, что в Валаамском монастыре живет бесполезно ученый-китаист, а между тем министерству нужен такой человек. И в 1826 году государь император высочайше повелеть соизволил: «Причислить монаха Иакинфа Бичурина к Азиатскому департаменту».

Началась новая веха в жизни Иакинфа. Знаменитый синолог стал желанным гостем в литературных салонах столицы, посещал субботники князя В.Ф.Одоевского, познакомился и подружился с А.С.Пушкиным, В.Г.Белинским, Н.А.Некрасовым, И.А.Крыловым. В течение многих лет он сотрудничал с журналами «Московитя-нин» М.П.Погодина и «Московский телеграф» П.А Полевого.

Пик творческого подъема ученого относится к 1827—1837 годам, когда были завершены исследования в области востоковедения, создано «Статистическое описание Китайской империи». Дважды он совершал научные поездки в Забайкалье. В 1828 году вышло в свет несколько его монографий, а также — «Записки о Монголии», которые сразу были переведены на немецкий и французский языки. За выдающиеся научные труды Академия наук четырежды присуждала ему Демидовскую премию.

Продолжительная экспедиция (1830—1831) в азиатскую часть России не только обогатила ученого новыми материалами. Во время пребывания в Забайкалье он решает оставить монашество. По возвращении из экспедиции, 29 августа 1831 года, в день своего рождения, Бичурин из Троицкосавска, расположенного близ Кяхты, подает в Синод прошение о снятии с него монашеского сана. Однако воля «августейшего» самодержца всея Руси Николая I такова: оставить Иакинфа Бичурина «на жительство по-прежнему в Алексан-дро-Невской лавре, не дозволяя оставлять монашества...» В 1835 г. Бичурин был вновь направлен в Сибирь, где выполнял основные поручения Азиатского департамента. В Кяхте ему было поручено организовать училище китайского языка. В столицу он вернулся в январе 1838 г. В этом же году вышла в свет его «Китайская грамматика». В 1840 — еще одно научное исследование «Китай, его жители, нравы, обычаи, просвещение». Это издание было выпущено на средства С.А.Мициковой, дочери близкого друга и двоюродного брата Бичурина А.В.Карсунского. Следующим энциклопедическим трудом неутомимого синолога стало «Статистическое описание Китайской империи», а в 1844 году Н.Я. Бичурин выпустил книгу «Земледелие в Китае с семьюдесятью двумя чертежами разных земледельческих орудий», про которую литературный критик и поэт П.А.Плетнев писал: «Русские не могут быть не признательны к ученым трудам отца Иакинфа за множество любопытных сведений, которые он передал им из самого источника». В 1848 году цензура разрешила печатание книги «Китай в гражданском и нравственном состоянии», которой, как писали критики, он наконец-то объясняет загадку этой великой страны.

С января 1846 года, приступив к систематизации, «решив привести в исторический порядок и издать в свет» китайские сведения о древних среднеазиатских народах, Н.Бичурин в течение 10 месяцев заканчивает рукопись «Собрания сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена» — «плод с лишком 20-летних занятий». 12 апреля 1849 года Академия наук присудила за нее Н.Я.Бичурину полную Демидовскую премию. Готовя рукопись в печать, Иакинф Бичурин серьезно заболел: «Май, июнь и июль отняты у меня болезнью, особенно тяжелы и опасны были последствия холеры, поразившей меня в половине июня...»

Его ближайший друг, редактор журнала «Московитянин» М.П.Погодин, отмечал: «Отец Иакинф — истинный ревнитель науки: он не только сообщает сведения, неутомимый в своих трудах, но и наблюдает, пользуемся ли мы ими как должно».

До последних дней своей жизни Н.Я.Бичурин не прерывал связи с родным Поволжьем. Почти все его родственники принадлежали к духовному ведомству. В конце декабря 1844 года иерей церкви архистратига Михаила из Ядрина Казанской губернии Андриан Васильевич Талиев осмелился написать Бичурину простодушное письмо о родстве с ним: «...Я буду внук покойного Василия Про-кофьевича, иерея Абашевского, от дочери его Марии Васильевой, выданной за иерея в село Яндашево Чебоксарского уезда Василия Иванова. Ваша родственница, двоюродная сестрица Мария Васильевна, моя родительница, гостит у меня». Переписка их продолжалась в течение нескольких лет и прервалась, вероятно, в начале 1850 года из-за болезни ученого. А.В.Талиев и его родня не теряли надежды, что «любезнейший дяденька, живущий в Петербурге», выполнит свое обещание: «я льщу себя надеждой увидеть Вас, ибо в проезд на Вашу родину или в Казань нельзя миновать нашего города», — сообщал он 22 января 1849 года из Ядрина. Писал Бичурину и его земляк, исследователь языка и этнографии чувашского народа, русский по национальности, В.П.Вишневский, отец которого находился с ученым в дальнем родстве. Личные встречи и переписка с коллегами давали Бичурину богатую информацию о научной жизни в Казани, напоминали о родной земле. извлечениям в трех томах из огромного китайского географического сочинения «Дайцин и Тунчжи» и обширного перевода в 16 томах «Тунцзянь ганму» — сводной истории Китайского государства с древнейших времен до Цинской династии (1644 г.). Видный советский востоковед Л.Н.Гумилев писал, что переводы Бичурина, составляющие 20 рукописных томов, служили для него «колодцем, из которого он черпал сведения для своих работ».

Последствия непрерывных умственных занятий сказывались на здоровье Н.Я.Бичурина. Еще в середине 1840-х гг., и в письмах к М.П.Погодину он жаловался, что «лекари очень советуют оставить сидячую жизнь». Однако он не изменял свои устоявшиеся привычки и, наперекор советам врачей и своему преклонному возрасту, не прерывал научные занятия. Так, 12 декабря 1851 г. в письме к М.П.Погодину он сообщает: «...Я не вовсе оставляю Ваш журнал, а по временам буду доставлять кое-что, в доказательство же сего и теперь прошу принять две статьи, еще не бывшие ни в одном из журналов; в первой из них описано первоначальное вступление Езуитов в Макао и в Пекин, вторая содержит верную родословную Дома Чингисха-нова. Если одобрите, попрошу поместить их в Вашем журнале, а мне на память прислать пять оттисков и экземпляр».

Он по-прежнему интересуется историей древних народов Центральной и Средней Азии, намеревается написать специальную статью о движении калмыков из Джунгарии в Восточную Европу.

Поистине трагичными были последние месяцы жизни великого ученого. Уже совсем больной и беспомощный, находясь в монастырской лечебнице, он умирал в окружении монахов, которые, по словам современников, «не любили отца Иакинфа и также нимало о нем не заботились». В воспоминаниях Н.С.Молл ер дана ужасающая картина предсмертных дней Иакинфа.

Посетив келью отца Иакинфа за несколько недель до его кончины, Н.С.Моллер увидела, в каких неподобающих условиях находился ученый с мировым именем. Жестокосердые монахи-схимники из Алек-сандро-Невской лавры, решив ускорить кончину Н.Я.Бичурина, перестали не только ухаживать за больным ученым, но и лишили его пищи, ссылаясь на то, что «отец Иакинф уже покончил земные расчеты, он соборован, и его ждет пища небесная». Приходя в сознание, умирающий Иакинф шептал: «Обижают... не кормят... забыли... не ел...»

В мемуарной литературе о Н.Я.Бичурине Н.С.Щукин описал случай, когда физически ослабевшего, терявшего дар речи больного однажды посетил чиновник Азиатского департамента, бывший член Пекинской духовной миссии, и заговорил с ним по-китайски: «Вдруг старец как бы выздоровел: заблистали глаза, на лице появилась улыбка, ожил язык — и, безмолвный прежде, говорил беспрерывно полчаса на любимом языке своем».

Смерть настигла ученого-монаха в пять часов утра 11 мая 1853 г. В некрологе, помещенном в газете «Северная пчела», об Иакинфе Би-чурине напишут: «Его отпевали в кладбищенской церкви Невского монастыря; пекинский архимандрит Гурий совершал литургию. Из многочисленных его знакомых на похоронах присутствовали только четыре человека». Канцелярия Александро-Невской лавры не сочла нужным известить о смерти Бичурина близких и знакомых.

Прах Бичурина был предан земле на старом кладбище Александро-Невской лавры, на его могиле установили лишь деревянный крест без надписи. Для увековечения памяти великого ученого друзья и почитатели его таланта со временем поставили на его могиле черный мраморный обелиск, на котором выбита простая надпись: «Иакинф Бичурин. Род. 1777 ум. 1853 г. Мая 11 д.». Между этими надписями, вдоль памятника, по-китайски написана эпитафия: «Труженик ревностный и неудачник, свет он пролил на анналы истории». Следопытом Востока назвал Бичурина народный поэт Чувашии П.Хузангай.

Научные труды Бичурина не имеют себе равных в мировой синологии. Многие из них увидели свет и принесли ему не только признание в России, но и европейскую славу.

Память о нашем земляке, выдающемся ученом, чтут на его родине. В Чувашии учреждена Государственная премия имени Н. Бичурина, пресуждаемая ежегодно за лучшие научные исследования. В с. Бичурино установлена мемориальная доска, в местной школе есть музей. Именем Бичурина названа улица в Чебоксарах.

«РОДОМ Я ЧУВАШЕНИН...»

О града Летнего сада, созданная в Санкт-Петербурге в конце XVIII века, считается совершеннейшим произведением мирового искусства. Восхищаясь ее «несравненной» красотой, признавая «единственной в мире», гениальной, историки зодчества неоднократно утверждали, что она одна могла бы доставить своему автору славу выдающегося зодчего.

...тот единственный сад, Где лучшая в мире стоит из оград, —

восторгалась Анна Ахматова ее удивительной гармонией.

Однако мало кто из земляков великого архитектора задумывался над тем, что доказательства его авторства были подтверждены после многолетней полемики только в наше время.

О его жизни известно немного, сохранились лишь сухие строчки архивных документов. Поступая учиться в архитектурную школу, Егоров напишет: «Родом я чувашенин...» Добавим к этому год рождения — 1731. Вот, пожалуй, и все, что мы знаем о начале его биографии.

Как же Петр Егоров оказался в Петербурге, получил образование, стал архитектором? Помогла лишь случайность: в малолетстве при обстоятельствах, которые остаются невыясненными, он попал в семью сподвижника Петра I, генерал-майора артиллерии князя Егора Леонтьевича Дадиани (1683—1765).

В доме князя Петр прожил до 24-х лет. Здесь он впервые приобщился «к художествам», был обучен рисованию, живописи, основам архитектуры. Судя по всему, князь сердечно привязался к чувашскому мальчику, относился к нему скорее как к приемному сыну. Он не только дал ему имя, но и первоначальное образование, помог поступить в архитектурную школу. Без рекомендательного письма князя «чувашенин» в те времена даже не мог быть допущен к приемным экзаменам. Фамилия нашего известного земляка произошла от имени его крестного отца.

Среди близких князю Дадиани людей были сыновья знаменитого «ученого царя» Вахтанга VI, племянника Арчила (прославленного грузинского царя-поэта) — Бакар, Вахушти и Георгий Багратиони. Их часто называют «просвещеннейшими» — каждый из них многое сделал не только для грузинской, но и для русской культуры. Бакар занимался книгопечатанием, Вахушти (в настоящее время его имя носит институт географии в Грузии) известен своими научными трудами, издававшимися не только в России, но и во Франции. Георгий покровительствовал просвещению: пожертвовал Московскому университету 10000 рублей — весьма щедрый дар, восторженно встреченный русской интеллигенцией.

В 1750-е гг. Петр Егоров жил в Петербурге в семье Бакара Багратиони. По-видимому, он был уже известен как живописец. Документы свидетельствуют, что в 1750 г. Егоров был «взят у грузинского царевича Бакара» для выполнения живописных работ в Оперном доме, строительство которого велось по распоряжению императрицы. Возможно, именно тогда зародилось в нем «ревностное желание учиться архитектуре», — об этом он сам позже напишет, поступая учиться.

Духовная атмосфера, в которой прошли молодые годы Петра Егорова, способствовала развитию художественного дарования, получению разносторонних знаний, воспитанию твердых нравственных понятий. Прекрасный свет людей, озаривший юность, сопровождал его всю дальнейшую жизнь, предопределил путь в искусство.

В 1755 г. Петр Егоров поступает в архитектурную школу при Канцелярии от строений в Петербурге. Это было лучшее учебное заведение того времени, дававшее специальную подготовку (позже на ее базе была открыта «Академия трех знатнейших художеств»).

Сначала он учился у замечательного русского архитектора С.А.Волкова (1717—1790), предполагаемого создателя гранитных набережных Невы, затем — у великого Ф.Б.Растрелли. В течение десяти лет Егоров — и это сыграло огромную роль в его становлении как художника — имел возможность близко наблюдать творчество выдающегося архитектора Ж.Б.Валлен-Деламота, начавшего первым в России строить в стиле классицизма (с 1759 по 1769 гг. он был сотрудником Канцелярии от строений).

Более тридцати лет проработал Егоров в Канцелярии (позже — Конторе) строений — ведущей строительной организации страны, выполнявшей заказы императорского двора. Егорову поручали «сочинение прожектов» наравне с известнейшими архитекторами того времени, доверяли ответственные постройки, производимые по личному заказу самой императрицы, например, Мраморный дворец. Много лет он преподавал старшим ученикам в архитектурной школе при Канцелярии от строений, «имел смотрение за чертежною», а говоря современным языком — руководил проектной мастерской. И неизменно считался, как указывается в документах, «против других весьма искуснее», постоянно направлялся «к нужнейшим, требующим хорошего искусства сочинениям чертежей».

В начале 1760-х гг. только что вступившая на престол Екатерина II пообещала жителям города Пярну построить за счет казны православную церковь. Сочинение проекта в 1763 г. было поручено Петру Егорову.

Церковь Успения Пресвятой Богородицы (позже ее стали называть Екатерининской) в г. Пярну — первая известная нам самостоятельная работа Петра Егорова. Изысканная простота, изящество, безупречная пропорциональность проекта говорят о большом даровании и художественном вкусе его автора.

В марте 1765 г. проект церкви был «высочайше апробован» (утвержден) императрицей и настолько ей понравился, что она предписала строить по его образцу все православные храмы в Прибалтике. По «Пярновскому образцу» строился знаменитый Петропавловский собор в Риге, а также православные храмы в Тарту и Ку-рессааре (сейчас г. Кингисепп). Екатерининская церковь украшает город Пярну и в наши дни (Эстония, г. Пярну, ул. Веэ). Она считается красивейшим архитектурным памятником города и находится под охраной государства.

В 1764 г. Екатерина II решила открыть первые в России женские учебные заведения: Институт благородных девиц (ему была отдана часть корпусов Смольного монастыря) и Училище для мещанских девушек. Петр Егоров, как указывается во всех документах, находился на строительстве училища в 1765—1766 гг.

До сих пор неизвестно, кто был автором его проекта, так как чертежи не обнаружены. Руководил строительством Ю.М.Фельтен, по-видимому, ему принадлежит и первоначальный вариант проекта. Однако к исполнению он не был принят, и в 1765 г. началась срочная работа над новым вариантом, продолжавшаяся два года.

Интересна судьба еще одного «детища» империатрицы, к которому причастен наш знаменитый земляк. Весной 1768 г. Екатерина II задумала построить «здание благодарности» — Мраморный дворец (архитектор А.Ринальди) в подарок фавориту, графу Г.Г.Орлову. Проектные чертежи дворца также не обнаружены, кроме чертежа парадной мраморной лестницы, который не подписан. Императрица, страстно увлекавшаяся архитектурой, по-видимому, сама набросала его эскиз. Современник событий А.П.Сумароков в «Обозрении царствования и свойств Екатерины Великия» писал: «Дворец Мраморный построен по плану императрицы». В дальнейшем это утверждение повторяется многократно вплоть до начала XX века.

1 мая 1768 г. столярному мастеру Иогану Кзору была заказана модель Мраморного дворца. Автор чертежа, по которому ее следовало изготовить, неизвестен. Ни один архитектор в первые месяцы строительства дворца в документах не упоминается. Остается предположить, что его модель появилась по «собственноручному» эскизу императрицы, оформленному кем-то из архитекторов в проектный чертеж.

Однако первый вариант к исполнению принят не был. 24 октября генерал-инженер М.И.Мордвинов просит направить к нему на строительство Мраморного дворца Петра Егорова, который, как указывается в документе («щет» на 2 февраля 1769 г.), должен выполнять обязанности, «какие до знания архитектуры принадлежать будут». Егоров прибыл на строительство в октябре 1768 г. И в этом же месяце начинаются изменения в проекте: «последовала во всех фасадах перемена». В дальнейшем, как свидетельствуют документы, проект неоднократно перерабатывается: «при делении оных моделей против планов и фасадов были частые и весьма важные перемены». Дважды пришлось оставить уже почти готовые и оплаченные модели дворца и заново приступить к работе. Летом 1770 г. закончилась работа над моделями, выполненными уже по третьему варианту проекта. В июле 1770 г. они были «Высочайше осмотрены» и одобрены императрицей. Началось строительство дворца.

В период работы над проектом (1768—1770) в документах, связанных с «мраморным строением», имя Антонио Ринальди, считающегося единственным автором дворца, ни разу не встречается. Впервые оно появляется в документах лишь осенью 1771 г., когда проект уже завершен. Ринальди был выдающимся мастером интерьеров. В Мраморном дворце они производили на современников поистине ошеломляющее впечатление, покоряя своей необычной красотой и роскошью. До нашего времени сохранились их подробнейшие описания. Изысканная «грация и нежная прелесть» предшествующих построек Ринальди, для которого всегда было характерно «тяготение к барочным формам», совпадает лишь с рисунком интерьеров, где «дух барокко прямо царствует» (и отчасти — с восточным фасадом дворца), но совершенно не соответствует лаконичным, даже несколько суровым наружным фасадам с их ярко выраженной классической тенденцией.

Это обстоятельство, давно замеченное исследователями, вызывало их недоумение, заставляя говорить о странной двойственности и контрастах в архитектуре Мраморного дворца, подозревать участие в его создании не только Ринальди, но и другого архитектора.

Так не был ли этим «другим архитектором» Петр Егоров? Он — единственный, кто находился на строительстве Мраморного дворца до конца все семнадцать лет (1768—1785). В период, когда шла работа над проектом дворца (1768—1770), в архивных документах встречается имя лишь одного архитектора — Егорова. Наружные фасады дворца созданы в стиле классицизма, который присущ всем его постройкам. И по проекту Петра Егорова, «апробованному Ея Императорским Величеством», был построен Служебный дом Мраморного дворца (1780—1788). Со стороны Марсова поля и Дворцовой набережной он соединяется с дворцом железной оградой, также выполненной по проекту Егорова — ее рисунок очень сходен с оградой Летнего сада. Служебный дом представляет собой единый комплекс с Мраморным дворцом — у них даже один адрес: Дворцовая набережная, дом № 6. Думается, не случайно такой тонкий знаток архитектуры XVIII века, как И.Э.Грабарь, приписывал и Мраморный дворец, и ограду Летнего сада одному архитектору, считая, что они принадлежат к тем произведениям, которые отличает «один почерк», «единая архитектурная творческая мысль».

Есть еще одно обстоятельство, косвенно подтверждающее ту роль, которую сыграл Егоров в создании Мраморного дворца. В XVIII веке в редких случаях, лишь за особые заслуги, награждали повышением «в ранге». За успешное завершение долгого и трудного строительства Мраморного дворца Егоров получил не только денежную премию, но и два похвальных аттестата, рекомендующих его «к награждению чином». В 1768 г. решением Правительствующего Сената он был «утвержден в надворные советники». Согласно Табели о рангах, гражданский чин 7-го класса, равный военному подполковнику, давал право на потомственное дворянство.

Летом 1770 г. Екатерина II «указать соизволила»: оградить Летний сад со стороны Невы «железной решеткой с воротами». Автором первого проекта ограды (он оставался в силе в течение двух лет) следует считать архитектора И.Б.Фока (1741—1807). В сентябре 1772 г. «приставлен к делу той решетки» был Петр Егоров.

До настоящего времени сохранилось 11 листов с чертежами ограды Летнего сада, относящихся к периоду 1772—1784 гг. (два из них подписаны Фельтеном). Графический почерк архитекторов, которых считают причастными к проектированию ограды (Фельтен, Егоров и Фок), хорошо известен по их достоверным чертежам. Два из них, относящихся к 1778 г. (варианты верхнего украшения к воротам), выполнены Фоком. Однако они не были приняты к исполнению. Остальные девять чертежей ограды исполнены в графической манере Егорова, которая известна по его подлинным чертежам (павильон Иордань, иконостасы церквей — Екатерининской, Рождественской и др.).

Стоит сказать особо, что графику Егорова отличает особенное, неповторимое своеобразие. Его проекты выполнены в свободной живописной манере, многие детали тонко прорисованы акварелью. Некоторые чертежи необыкновенно красивы, представляют собой как бы самостоятельное художественное произведение. Например, чертеж ограды Летнего сада, изображающий малые ворота с прилегающими звеньями решеток (1772 г.), исполнен в технике, напоминающей гравюру — в молодости Егоров готовился стать художником, учился рисованию и живописи.

Работа Егорова над проектом продолжалась в общей сложности двенадцать лет (1772—1784). Постепенно, год за годом, он полностью переработал первый вариант проекта (1772 г.) и шаг за шагом приходил к четкому, изящному, благородному рисунку, отвечающему эстетическим требованиям классицизма. Совершенная красота ограды Летнего сада, ее превосходно найденные пропорции, строгие изящные линии, изумительная соразмерность говорили о том, что такое произведение могло быть создано лишь творческой мыслью одного архитектора, имевшего возможность выполнить все работы от начала и до конца. И таким архитектором вполне уверенно можно назвать только Петра Егорова. Это он завершил окончательный вариант проекта ограды Летнего сада, руководил ее строительством, осуществляя авторский надзор.

Но авторами ограды Летнего сада обычно называют двух архитекторов — Ю.М.Фельтена и П.Е.Егорова. В чем же заключалось участие в ее создании второго знаменитого зодчего?

Известно, что в 1770—1771 гг. он составил по проекту Фока смету и «описание» — были заданы размеры каменных частей будущей ограды. А в 1774 г., в связи с изменениями в проекте, которые коснулись размеров каменных частей ограды, и смета, и «описание» были полностью переработаны Егоровым и «каменных дел мастером» Насоновым.

Однако творческое участие Фельтена в создании ограды Летнего сада не подтверждается ни архивными документами, ни графическими материалами. Его имя ни разу не упоминается в многочисленных архивных документах, касающихся строительства ограды. Ни один из чертежей ограды Летнего сада им не выполнен. В сооружении ограды Фельтен участвовал только как главный архитектор Конторы строений, обязанный наблюдать за всеми постройками, находившимися в ее ведении.

Ошибка в определении автора ограды Летнего сада родилась, по-видимому, в конце XVIII века. Ю.М.Фельтен был директором Академии художеств и, занимая столь высокое административное положение, пользовался благосклонным расположением императрицы и неизменным покровительством И.И.Бецкого, президента Академии художеств и директора Конторы строений, одного из самых влиятельных людей того времени. В 1788 г. Фельтен сам составил свой формулярный (послужной) список, в который, перечисляя «сочиненные» им проекты, включил и «железную решетку».

Но это вряд ли может служить веским доказательством авторства Фельтена. К тому же сохранился и формулярный список Петра Егорова, составленный 5 марта 1786 г., когда строительство ограды еще продолжалось. И составлен он не самим Егоровым, а беспристрастным официальным лицом — протоколистом Иваном Харитоновым: «...Петр Егоров прошлого 1768 года по требованию артиллерии полковника, что после был генерал-инженером Михаилы Ивановича Мордвинова, к строению Мраморного дома отослан был, который при оном по сей 1786 года и находился, а по ведомству Конторы строений находился только при строении каменной в Рождественских слободах церкви и железной по берегу Невы реки у Летнего сада решетки».

В этом формулярном списке, помимо Мраморного дворца и ограды Летнего сада, упоминается Рождественская церковь, строительство которой (1779—1786) было Петру Егорову особенно дорого, поскольку она предназначалась жителям слободы Конторы строений. На 6-й Рождественской улице Егоров жил сам. В 1776 г. он приобрел дом, ранее принадлежавший известному живописцу И.Я.Вишнякову, в котором с ним вместе жили его родные, друзья, многолетние сослуживцы. Церковь строилась с любовью, ее украшали живописные работы слобожан Алексея Антропова, братьев Ивана и Алексея Вельских, на племяннице которого был женат Егоров.

К большому сожалению, этот шедевр архитектора снесла жестокая волна потомков — советских партийных атеистов. Рождественскую церковь уничтожили в 1933 году.

В июле 1788 г. главному архитектору Конторы строений М.Е.Старову П.Е.Егорову было дано указание, чтобы они «каждый по своему прожекту сделали для Конторы строений корпуса». Работа над проектом нового «апартамента Конторы строений» была последней в жизни Петра Егорова. В конце апреля 1789 г. он еще усердно

трудится, в документах Конторы строений то и дело встречаются его «репорты» о проделанной работе, а 12 мая 1789 г. Егорова не стало. «Умер в госпитале», — лаконично сообщается в протоколе Конторы строений.

Участь художника в XVIII в. была нелегкой. Даже прославленный Растрелли написал в конце жизни: «Служба архитектора в России изрядно тяжела...» Художник оценивался не мерой таланта, а происхождением и чином. Все документы, рассказывающие о Егорове, начинаются неизменной фразой: «родом из чуваш». И этот факт говорит о многом. Чтобы при таком «подлом» (по названию того времени) происхождении выбиться в люди, надо было обладать не только талантом, но и настойчивостью, той «благородной упрямкой», о которой любил говорить Ломоносов.

Сохранившиеся автографы Егорова, исполненные тонким, слегка округлым, очень четким и изящным почерком, являются в какой-то степени и его характеристикой, свидетельствуют о хорошем образовании. Обаяние его личности ощущается даже сквозь сухость и лаконизм архивных документов, сообщающих, что Петр Егоров был «весьма достойным человеком», которого отличали «наивсегда добропорядочные поступки» и «особливое трудолюбие».

22 июня 2001 г. общественность отмечала 270-летний юбилей великого зодчего. В Чебоксарах прошла научно-практическая конференция «Архитектор Петр Егоров и проблемы современного зодчества», а в сквере у института «Чувашгражданпроект» наконец-то был открыт памятник нашему знаменитому земляку.

П.Е.Егоров достиг в своем творчестве вершин мастерства. Его жизнь, наполненная напряженным и постоянным — до последних дней! — трудом, достойна «почтения честных людей».

АДМИРАЛ КОРАБЕЛЬНОЙ НАУКИ

В сентябре 1944 года, во время вручения А.Н.Крылову диплома почетного члена Английского общества инженеров-кораблестроителей, чрезвычайный и полномочный посол Великобритании в СССР г-н А.Керр в приветственной речи сказал: «Академик Крылов, как многие его знаменитые соотечественники во главе с самим Петром и Ломоносовым, является живым примером многосторонности гения». Алексей Николаевич Крылов родился 3(15) августа 1863 года в сельце Висяга бывшего Алатырского уезда (ныне деревня Крылово Порецкого района), в семье отставного офицера-артиллериста. Отец будущего академика, Николай Александрович Крылов, участвовал в Крымской войне 1853—1856 годов. После службы поселился в своем поместье в Висяге. Он был человеком талантливым, самобытным и разносторонне образованным, обладал литературным даром. С сыном был очень близок и сызмала называл его «друг Алеша». Мать, Софья Викторовна (она родилась в Казани), принадлежала к старинному дворянскому роду Ляпуновых, была необыкновенно умной, энергичной и красивой женщиной.

Усадьба Крыловых находилась на берегу речки Висяжки — в детстве Алеша вместе со своими сверстниками ловил здесь гольцов и пескарей. Эту речушку воспел позже земляк академика поэт Иван Краснов: «Чтоб вечно на виске России ты билась жилкой голубой». Украшением селения был большой ухоженный пруд. А неподалеку простиралась Семеновская степь, где можно было видеть стаи журавлей, уток и других птиц. А.Н.Крылов с душевной теплотой вспоминал милые его сердцу «родные алатырские края», куда любил приезжать к родственникам отдохнуть, поохотиться. В книге «Мои воспоминания» он посвятил им немало задушевных страниц.

В 1872 году Крыловы переехали на юг Франции, в г. Марсель. В частном пансионе Алеша освоил курс математики и французский язык. По возвращении в Россию он с родителями некоторое время жил в Севастополе. Позднее семья перебралась в Ригу. Здесь А.Кры-лов научился свободно говорить по-немецки, а затем в классической гимназии изучил латинский и греческий языки.

Пятнадцати лет, в сентябре 1878 года, Алексей поступает в одно из самых привилегированных учебных заведений России — в Петербургское морское училище (с 1939 г. — Высшее военно-морское училище имени М.В.Фрунзе), выдержав вступительные экзамены «с небывало высокими баллами». Понимая, что без глубокого знания математики немыслимо стать настоящим моряком, он все свободное время посвящал ее изучению. Учился блестяще, помогал своим товарищам. Однажды один из воспитанников, М.Глотов, отвечал у доски по вопросу, который в учебнике «Навигация» был изложен не совсем верно. Вот как рассказывал об этом сам А.Н.Крылов. «Преподаватель, капитан 2-го ранга Александр Алексеевич Бартенев, подсел ко мне на последнюю парту и тихо говорит мне:

— Я вижу, что он рассказывает чего в учебнике нет; не сам он
это придумал, наверное, вы его научили, покажите мне.

Я объяснил. Бартенев пожал мне руку и благодарит:

— Вам у меня учиться нечему; чтобы не скучать, занимайтесь
на моих уроках чем хотите, я вас спрашивать не буду, а раз на
всегда поставлю вам 12».

Оценки тогда ставились по двенадцатибалльной системе. У Крылова по всем общим предметам и специальным дисциплинам всегда была одна, высшая оценка — 12 баллов. В летние месяцы вместе с воспитанниками училища он отправлялся в плавание на корветах, и суровая Балтика закаляла его волю и характер.

По окончании училища в октябре 1884 года А.Крылов был произведен в мичманы и награжден специальной денежной премией, а его имя занесено на мраморную доску. Молодого способного офицера при эполетах и кортике ждали море и корабли. Однако все сложилось иначе. Оказалось, что к концу учебы Алексей, испортив зрение, сделался совсем близоруким. Стало ясно: корабельная служба ему противопоказана.

Крылов выбирает научное поприще и принимает приглашение известного математика-магнитолога И.П.Колонга работать в компасной мастерской Главного гидрографического управления. Под его руководством он выполняет свои первые научные работы по девиации магнитного компаса. Некоторые из них опубликованы в «Морском сборнике» и в «Записках по гидрографии». А сконструированный им дромоскоп, в отличие от созданных за границей аналогичных приборов для определения девиации, позволял точнее вести корабль в открытом море.

Позже, в 1887 году, началась судостроительная практика Крылова на Франко-русском заводе в Петербурге. Здесь им написана научная работа по усовершенствованию орудийной башни строящегося броненосца «Император Николай I». Алексей Николаевич окончательно понял: главной специальностью, «сердцевиной его души», стало кораблестроение, или, как он потом скажет, «приложение математики к разного рода вопросам морского дела».

В 1890 году Крылов заканчивает кораблестроительное отделение Морской академии по первому разряду. И вновь его имя, как и при выпуске из Морского училища, на мраморной доске почета. Как лучшего выпускника его оставляют при академии для научной и педагогической работы. С того времени А.Н.Крылов почти 50 лет преподавал в ее стенах, а также в Петербургском (Ленинградском) политехническом институте и других вузах. Неоценимы его исследования по теории (мореходным качествам) корабля. Классическими стали приемы и схемы для вычисления основных характеристик корабля — его плавучести и устойчивости, или, как говорят моряки, «остойчивости». А.Н.Крыловым разработана также теория килевой качки корабля на волнении.

Позже он напишет: «Я достиг успеха, приложив к разбору такого чисто морского явления те же способы математических исследований, которые астрономы прилагают к изучению движения небесных тел». В 1898 году в Лондоне на заседании представителей мирового кораблестроения Алексей Николаевич сделал доклад «Общая теория качки корабля на волнении», который имел необычайный успех. Впервые в истории Английского общества корабельных инженеров высшая награда — золотая медаль — была присуждена иностранцу. Это событие, конечно же, вызвало сенсацию.

С 1900 года А.Н.Крылов руководил Опытовым бассейном для испытания моделей судов. Развивая передовые идеи адмирала С.О.Макарова, он сосредоточил свое внимание на разработке учения о непотопляемости корабля — практическая проверка проходила в условиях русско-японской войны 1904—1905 годов. Приступая к исследованиям напряжений связей корабля, в 1902 году совершает заграничное плавание на крейсере «Аскольд» в Алжир, а в 1903-м — на учебном корабле «Океан» в Порт-Артур. К этому же времени относятся работы ученого в области морской артиллерии и по изучению вибрации.

Его публичные лекции поражали слушателей. Член-корреспондент Академии наук СССР Т.П.Кравец вспоминал: «У доски стоит высокий ростом, с окладистой черной бородой, с хорошей строевой выправкой, с хорошими командными нотками в голосе человек. Он пишет — необычное для военного дело — целый ряд шестикратных интегралов и выводит из них простые механические и физические следствия, вплоть до числовых результатов. А мне, недавно вернувшемуся с японской войны... так и представляется, что А.Н. командует всеми этими уравнениями и интегралами и они по его команде послушно сами проделывают все те преобразования, которые он им указывает».

В морских и научных кругах все больше рос авторитет А.Н.Крыло-ва. В 1908 году ему было поручено возглавить кораблестроение всей России. Уже в генеральском чине, став главным инспектором кораблестроения и исполняющим обязанности председателя Морского технического комитета, он руководил проектированием и постройкой мощных боеспособных линкоров типа «Севастополь», эсминцев типа «Новик», долгое время остававшихся лучшими кораблями своего класса в мире.

Назначенный в 1910 году профессором Николаевской морской академии, генерал-лейтенант флота Крылов принимает деятельное участие в решении важнейших вопросов военно-морского дела. В одном из документов тех лет, подписанном группой академиков, отмечалось, в частности, что Алексей Николаевич является «автором целого ряда специальных, в высшей степени остроумных, но секретных приборов, имеющих громадное значение в боевой обстановке при управлении кораблем и артиллерийским огнем».

В 1916 году А.Н.Крылов единогласно избирается действительным членом Академии наук по кафедре математической физики. В том же году становится директором Главной физической обсерватории. После Октябрьской революции он, несмотря на дворянское происхождение и предложение переехать в Америку, продолжает как истинный патриот Отечества с присущим ему усердием трудиться на благо молодой Советской республики. В полной мере его талант педагога и организатора раскрылся на посту начальника Морской академии.

С 1921 года в течение шести лет Алексей Николаевич по заданию Советского правительства находился в заграничной командировке — решал сложные научно-технические задачи. Он обеспечил перевозку морским путем в нашу страну нескольких сотен паровозов с тендерами, приобретенных в Германии и Швеции, а также паровозных котлов из Англии. В Ньюкаслском порту при погрузке котлов в трюм парохода «Маскинонж» Крылов, находясь рядом с стивидором, отставным боцманом, наблюдал за работой такелажников и помогал им в принайтовке груза. «Ньюкасл — город морской, издающиеся в нем газеты падки до всяких морских известий, — вспоминал впоследствии Алексей Николаевич. — Узнали они про необыкновенную погрузку 85 паровозных котлов в трюм корабля — сенсация! Явилась ко мне целая толпа корреспондентов, фотографов, кинооператоров, просили моего разрешения описать погрузку, дать им интервью, снимать фотографии и делать киносъемки. Само собой разумеется, что я это все разрешил, и на следующий день все нью-каслские газеты поместили фотографии «Маскинонжа», его трюма с котлами и мой портрет с надписью «адмирал Крылов, автор проекта погрузки». Этим портретом немало был смущен стивидор:

— Я вас считал боцманом, а вы адмирал, и своими руками кувалдой распорку загнали, чтобы показать — что вам надо: wonderful you Soviet people (удивительный вы советский народ)». Во Франции А.Н.Крылов добился возвращения Пушкинскому дому в Ленинграде уникальных коллекций — богатейшего собрания рукописей А.С.Пушкина, находившегося в Париже у историка литературы А.Ф.Онегина. После возвращения на родину Алексей Николаевич продолжал преподавательскую деятельность в академии и читал отдельные курсы в других вузах и различных учреждениях.

В марте 1928 года А.Н.Крылов был назначен директором Физико-математического института. В последующие годы он принимал активное участие в создании новых кораблей, гироскопических приборов, в строительстве мостов, доков... Из печати вышли его фундаментальные труды «Вибрация судов», «Качка корабля» и другие. Общепризнано, что нет такой области военно-морского дела, в которой не проявился бы многогранный талант академика Крылова. Поэтому его с полным основанием называют адмиралом корабельной науки. Ряд работ Крылова был посвящен астрономии. Им переведены на русский язык с дополнениями и комментариями «Новая теория движения Луны» Л.Эйлера, «Математические начала натуральной философии» И.Ньютона, труды других зарубежных ученых.

В 1939 году Алексею Николаевичу присвоено почетное звание заслуженного деятеля науки и техники, а 13 марта 1941 года за работы по теории компасов и гирокомпасов он удостоен Сталинской премии первой степени.

За выдающиеся достижения в области математических наук, теории и практики отечественного кораблестроения и большие заслуги в подготовке высококвалифицированных специалистов для Военно-Морского Флота академику А.Н.Крылову 13 июля 1943 года было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Он трижды награждался орденом Ленина. Были у него и царские награды. Как сообщалось в печати, «в силу характера и здравого смысла Крылов по-чиновничьи орденам не поклонялся и мистически их не обожествлял».

«В общении, — писали о нем, — это был интереснейший чело-

век, в котором причудливо соединились добродушие с тонкой усмешкой, степенность с молниеносной сметливостью и математическая точность с выразительным художественным языком».

«К деду часто приезжали адмиралы при кортиках в роскошной черной форме с золотыми погонами. Он очень любил эти визиты и как-то весь подтягивался, глаза его начинали озорно поблескивать, особенно когда рассказывал какой-либо случай из своей жизни...» — вспоминал о жизни А.Н.Крылова в Москве известный географ, лауреат Государственной премии Андрей Петрович Капица.

Умер Алексей Николаевич 26 октября 1945 года в Ленинграде во время работы над «Историей открытия планеты Нептун». Похоронили его с воинскими почестями на «Литераторских мостках» Волкова кладбища, в некрополе выдающихся деятелей русской науки и культуры, рядом с И.П.Павловым и Д.И.Менделеевым. «Такие люди, — сказал о А.Н.Крылове его друг академик А.Ф.Иоффе, — не повторяются в жизни».

Именем нашего выдающегося земляка названы учреждения и корабли, улица в Санкт-Петербурге, а на доме, где он жил и работал, установлена мемориальная доска. В ряде высших учебных заведений есть стипендии имени А.Н.Крылова. Бюст академика в 1960 году установлен в Москве, в парке, у здания Северного речного вокзала. Имя А.Н.Крылова присвоено улице в г. Алатырь, мысу на берегу Харитона Лаптева в Карском море, а также полуострову в Антарктиде. В 1963 году в честь столетия со дня рождения ученого деревня Висяга (сюда он часто приезжал, уже будучи в ореоле славы) переименована в Крылове На его родине по инициативе местных краеведов в октябре 1984 года был открыт музей. Надпись на мраморной доске гласит: «Здесь родился и провел детские годы выдающийся русский ученый — академик Алексей Николаевич Крылов». Через год перед музеем был установлен бюст знаменитого земляка, на торжества приезжал его внук А.П.Капица. В память о своем земляке поречане назвали его именем 12 улиц в своих селениях. Есть улица Крылова и в Чебоксарах.

Многие научные труды А.Н.Крылова не потеряли своего значения и в наши дни, более того, по ряду исследований они до сих пор считаются непревзойденными. Таков неоценимый вклад ученого, посвятившего всю свою жизнь кораблестроительной науке.

ПАТРИАРХ

Вся жизнь выдающегося просветителя И.Я.Яковлева была по священа бескорыстному служению своему народу. Его подвижнический труд на ниве образования получил мировое признание — 150-летие со дня рождения нашего Учителя отмечалось не только в России, но и далеко за ее пределами. Открывая Дни культуры Чувашской Республики в Москве, посвященные знаменательному юбилею, Президент Чувашской Республики Н.Федоров сказал: «Имя Яковлева известно теперь не только каждому чувашу, но и каждому просвещенному россиянину. Он дал родному народу Книгу. Мы вправе гордиться и возвеличивать своего Патриарха, так как не каждому народу Бог дал таких людей, каким является для чувашей великий Иван Яковлев».

И.Я.Яковлев родился 13 (25) апреля 1848 года в деревне Кошки-Новотимбаево Бюргановского приказа Жуковского прихода Буинского уезда Симбирской губернии (ныне Тетюшский район Республики Татарстан).

Родители Яковлева были коренными жителями деревни, которую издавна окружали мордовские, татарские и русские поселения. «Моя мать, Настасья Васильевна Макарова, скончалась спустя три дня после моего рождения, я был виновником ее смерти», — писал в автобиографии гимназист Иван Яковлев, к сожалению, не оставивший воспоминаний о своем отце.

Ивана усыновил удельный крестьянин той же деревни Пахом Кириллов, который в 1837 потерял сразу двух своих сыновей, умерших от холеры.

В доме, где жил Яковлев, было две семьи: самого Пахома, и его сына Андрея. Среди этих людей Иван не был чужим: «меня не обижали, относились как к родному ребенку... Пахомовы мне о моем происхождении не говорили. Только... когда я уже учился в гимназии... я узнал, что это не родная моя семья».

До поступления в школу Яковлев был подпаском у татарина Хакима, учился у него татарскому языку, игре на флейте, искусству плести лапти. Беззаботное детство продолжалось недолго: в 1856 году Ивана забрали в удельное училище. Для крестьян запись детей на учебу была равносильна рекрутскому набору, к тому же обучение очень дорого обходилось родителям — нужно было платить за квартиру, обеспечивать приличной одеждой и обувью. Многие из более состоятельных откупались. Летом 1856 г. священнику Баратынскому удалось записать только Ивана Яковлева, которого доставили прямо с поля. Крестьяне, собравшиеся на сход, были довольны: священник оставит их детей в покое, а Ивану, мол, все равно, он сирота.

Без согласия опекунов мальчика взяли в удельное училище в с.Бурундуки. Для Кирилловых это было большим ударом: семья лишалась верного помощника в хозяйстве, да еще и поводыря для слепого Пахома. Тот, очень любивший парнишку, пробовал было подкупить священника Баратынского фунтом цветочного чая, чтобы он отпустил Ваню домой, но видно сумма взятки была незначительна, и Яковлев остался в учениках.

Обучение в удельном училище велось на русском языке и поэтому было тягостным для нерусских детей. Программа занятий включала Закон Божий, краткий катехизис и священную историю, чтение по книгам церковной и гражданской печати и рукописей, чистописание, четыре правила арифметики. Устав училища допускал применение телесных наказаний. Позднее Яковлев с горечью рассказывал: «Находились там малолетние воспитанники, отданные на полный произвол безнравственных, некультурных старших... Священник Баратынский появлялся в училище официально лишь в известные часы... и то ненадолго».

В годы учения в Бурундуках Иван Яковлев дважды тяжело болел. А весной 1859 года его жизнь висела на волоске: ночью во время сна он упал с полатей и расшибся так, что его посчитали мертвым. К счастью, догадались послать за фельдшером. Оправился он только в июле 1859 года. На третий год обучения в школе Яковлев уже был первым учеником. Он хотел учиться дальше, но не было средств. Но все-таки в начале сентября продолжил учебу, живя уже в семье Мушкеевых — русских крестьян, которые приняли живое участие в его судьбе и отнеслись как к родному.

Летом 1860 года Яковлев блестяще окончил удельное училище, но впоследствии вспоминал: «При выходе из Бурундукского училища я плохо усвоил русский язык, будучи в состоянии вести по-русски лишь самый простой несложный разговор. Книги же я стал читать свободно по-русски позднее, лишь в 1864 году».

5 сентября 1860 года Симбирская удельная контора препроводила в уездное училище отношение, в котором просила проэкзаменовать 18 мальчиков, собранных со всей губернии. В ведомости под номером 8 стояла фамилия «... Бюргановского приказа д. Кош-ки-Новотимбаево Ивана Яковлева (из чуваш), 11 1/2 лет» со следующими оценками: священная история 4, катехизис 4, арифметика 2, счетоводство 2, чтение гражданской печати 4, чтение славянской печати 4, чистописание 3, письмо под диктовку 2. «Средний бал + 3, принять». (2 — означало посредственную оценку). Принятые должны были стать учителями сельских начальных училищ. Но той же осенью был недобор при организации землемерно-таксаторских классов при Симбирской гимназии, и дирекция решила пополнить их набранными мальчиками 1 класса уездного училища. Так, неожиданно для себя, Яковлев оказался в землемерно-таксаторских классах, где готовили таксаторов, сельских мерщиков и чертежников. Учащиеся изучали топографию, нивелировку, черчение, планиметрию, естественные науки и межевые законы. Обстановка здесь была лучше, хотя преподавание также велось только на русском языке. В это время Яковлев случайно знакомится с семьей Раевских. Отставной полковник С.Д.Раевский проявил большой интерес к одаренному чувашскому мальчику и позднее не раз поддерживал его материально. Об этой дружбе Яковлев вспоминал с большой теплотой. В документах и отчетах в Казанский учебный округ, в Министерство народного просвещения он сообщал о себе: «Я происхожу из удельных крестьян Симбирской губернии, чува-шенин по происхождению, но воспитан в русской семье, прошел русскую школу», несомненно имея в виду семью Мушкеевых и Раевских.

В апреле 1864 года Яковлев успешно окончил учебу и получил свидетельство на звание частного землемера и таксатора. В течение двух лет он должен был пройти стажировку, но практиковался лишь несколько месяцев и, как самый способный, 16 мая 1864 года был утвержден Департаментом уделов сельским мерщиком с жалованьем 120 рублей в год и направлен в Сызрань.

Жалоб на Яковлева за время его службы не было. Воспитанный с детства в труде, он привык все делать честно, четко и обстоятельно, несмотря на обилие ежемесячных отчетов, необходимость заполнения журналов и ведомостей. Не раз получал за хорошую службу денежное вознаграждение.

Яковлев уже свободно читал и изъяснялся по-русски. Его очень тянуло к книгам и журналам, но денег на их покупку было мало, и он стал брать частные заказы. Ежегодно с ранней весны до поздней осени молодой мерщик ездил по уездам, подолгу жил среди чувашей, русских, мордвы.

Монотонная служба его тяготила. Воспользовавшись давней болезнью (вывих ноги, последствия остались на всю жизнь), он просит о переводе в Симбирск. Здесь Яковлев возобновил свои посещения дома Раевских и стал думать о дальнейшем продолжении Учебы уже в гимназии. И в начале марта 1866 года обращается в Симбирскую удельную контору с просьбой уволить его со службы. После многомесячной переписки по инстанциям, ходатайств Раевского и Баратынского в декабре 1866 года на имя управляющего Симбирской удельной конторой поступил ответ от генерала Ананьева: «...сельского мерщика, вверенного Вашему высокородию Ивана Яковлева уволить от службы согласно с представлениям Вашим...» И Яковлев уволился, причем без всякого выкупа — по законам удельного ведомства он должен был прослужить 10 лет.

Стремясь к образованию, Яковлев задумывался и о судьбе родного народа, он понял необходимость духовного слияния и культурного сближения чувашей с русскими, а средством приобщения должны были стать, по его мнению, родной язык и национальная письменность. Идея Яковлева нашла поддержку у либерально настроенного поляка, помещика О.Л.Косинского, в чьем доме он бывал. Косинские пробудили в нем чувство национального самосознания.

Яковлев готовился поступить в пятый класс гимназии, необходимо было сдать вступительные экзамены, в том числе и по иностранным языкам, которыми не владел. 31 марта 1867 года он представил директору гимназии прошение с просьбой о дозволении держать экзамен в 5-й класс и об избавлении от платы за учение.

Директор гимназии И.В.Вишневский в официальном письме к попечителю Казанского учебного округа писал, что Яковлев «имеет в настоящее время от роду 19 лет... родом из чуваш... истинно желает учиться... может иметь большое влияние на однородцев своих и тем, может быть, подвигнул бы их к образованию, которого они до сего времени чуждаются...»

Попечитель учебного округа П.Д.Шестаков сообщил: «Я разрешаю принять по экзамену в пятый класс вверенной Вам гимназии крестьянина-собственника Ивана Яковлева, о чем и представляю Вам сделать должное распоряжение».

Яковлев был ознакомлен с содержанием письма, его ждали 17 экзаменов. Заболев тифом, он слабо подготовился, но его все-таки зачислили условно, и так он оказался в стенах Симбирской мужской гимназии, о чем давно мечтал. В годы учений, которые совпали с освободительным движением в России, Яковлев выступал со статьями по вопросам просвещения чувашей, с рецензиями на учебники и учебные пособия. Учась в гимназии, И.Я.Яковлев жил у Раевских, это помогало ему оплачивать частные уроки, а также приобретать форменную одежду. Он не забывает о своих сородичах, родных и близких, посылая, например, небольшие суммы денег, чтобы мальчик (Петр Андреев), с которым он вместе воспитывался, был отдан в училище. Но его все чаще стала волновать идея обучения нерусских детей.

В июне 1868 года Яковлев выезжает в Симбирский и Буинский уезды, чтобы набрать учеников. Но удалось уговорить лишь одного — Алексея Рекеева. Итак, обучаясь в гимназии, он становится одновременно и учителем. На второй год учебы Яковлев считал себя вполне подготовленным для организации частной школы. Он много и основательно читает Толстого и Белинского, Писарева, Руссо, Гейне и Добролюбова, не совсем все понимая, как сам признавался. Но учился прекрасно, за что был освобожден от платы за учение и награжден Похвальным листом и книгой.

После неожиданной смерти С.Д.Раевского в начале ноября 1868 года Яковлев вынужден часто менять квартиры. Осенью 1869 он переходит в последний класс — ему уже ясно, что он обязательно будет учиться дальше. В Симбирске тем временем росло детище Яковлева — частная школа. К этому времени учебный округ знал, что Яковлев содержит на свои средства нескольких чувашских мальчиков и готовит их к учительской деятельности.

Яковлев окончил гимназию в июне 1870 года первым учеником. 25 июня состоялось вручение аттестатов и медалей, золотой был награжден «Яковлев — сын крестьянина из чуваш».

Предстояло поступить в университет, и И.Я.Яковлев поехал в Казань. Условия приема были просты: без экзаменов, с оплатой обучения. В своем заявлении директору гимназии И.В.Вишневскому он просит ходатайствовать за него о зачислении на филологический факультет и освобождении от платы за обучение. Вишневский исполнил просьбу Яковлева. По письму попечителя округа П.Д.Шестакова — «считаю рекомендовать Совету университета чувашенина Яковлева» — молодой человек стал студентом Казанского университета. Здесь были некоторые льготы для нерусских студентов-мусульман, около 50 казенных стипендий. Но высокая плата за обучение мешала поступлению в университет других «инородцев». На Яковлева бесплатное обучение не распространялось, т.к. он был «инородец»-христианин. Смутило его и обилие предметов, о которых имел весьма смутное представление. И он стал хлопотать о переводе на математический факультет. По ходатайству декана физико-математического факультета профессора И.А.Больца-ни (ученика выдающегося математика Н.И.Лобачевского) Яковлева до конца обучения в университете освободили от платы за обучение. А с декабря 1870 года по письму попечителя П.Д.Шестако-ва министр просвещения Д.А.Толстой назначил студенту И.Я.Яковлеву «стипендию по 200 рублей в год из суммы министерства...» Яковлев учился и одновременно занимался делами своей школы. Во время каникул он начал сбор материалов устного народного творчества для букваря. Все это совершенно исключало возможность сочетать изучение физико-математических наук с филологическими исследованиями. Испытывая неловкость, Яковлев все же решил вернуться на филологический факультет. В начале 1871/72 учебного года он начал хлопотать о переводе, представив все необходимые документы. Положительно вопрос был решен лишь в октябре.

Яковлев занимался упорно, догнал своих товарищей в изучении греческого языка, давал частные уроки, работал самостоятельно. Его курсовая работа «Несколько памятников устной чувашской словесности» была предложена как основа для написания кандидатской диссертации. В мае 1875 года студент Яковлев успешно сдает выпускные экзамены. 26 мая совет университета разрешил Яковлеву представить работу по теме его курсового сочинения на получение степени кандидата. 17 июля 1875 года он получил временное свидетельство об окончании университета и сразу вернулся в Симбирск. В его школе уже обучалось 52 человека. Забот было много, и он никак не мог вернуться к кандидатской диссертации. Вот почему в университете Яковлеву пришлось учиться 5 лет вместо 4-х, пожертвовав один год историческому делу — созданию нового алфавита, букваря и национальной школы.

Студенческие годы И.Я.Яковлева закончились. 28 августа 1875 года его назначили инспектором чувашских школ Казанского учебного округа. Яковлев уже считался знатоком чувашской культуры и истории. Он был первым из чувашей, который помогал государству в распространении русско-православного просвещения среди своих сородичей. С января 1871 года Министерство просвещения признало его школу и приняло на свой бюджет, в 1872 — одобрило создание нового алфавита, а изданные на его основе учебники рекомендовало использовать в школах. Дальнейшая судьба письменности зависела уже от самого народа.

Став инспектором чувашских школ, Яковлев по-прежнему оставался руководителем и чувашской школы в Симбирске. Ее учебная программа постоянно обновляется, включаются новые предметы, большое место отводится практическим занятиям учащихся. Школа продолжает идейно руководить всеми чувашскими училищами, снабжать их учебниками и пособиями, но не имеет права присваивать своим воспитанникам звание учителя. Лишь в 1877 году постановлением министерства ей было разрешено готовить учителей для чувашских школ Казанского учебного округа. С 1877 года школа называлась Симбирской центральной, а с 1890 года — учительской. Здесь будущие учителя изучали Закон Божий, языки, историю, географию и математику, ремесла. Серьезное внимание уделялось хоровому пению на родном и русском языках. Очень популярен был оригинальный хор мальчиков, которым руководил выпускник Казанской инородческой учительской школы А.П.Петров (Туринге).

В 1878 году Яковлев поднял вопрос об организации при Симбирской чувашской школе женского отделения с курсами двухклассного училища. Министерство не дало согласия из-за отсутствия средств, но Яковлев все равно начал набирать девушек в будущее женское училище, заведовать которым он поручил своей жене Екатерине Алексеевне Бобровниковой — приемной дочери Н.И.Иль-минского. Она была наставницей, воспитательницей и в первые 10 лет существования училища — единственной учительницей, бесплатно неся бескорыстную службу.

В том же 1878 году Яковлев организовал при Симбирской центральной чувашской школе мужское начальное училище, выделив младший класс в отдельное учебное заведение. Школы, женская и мужская, уже действовали, но царское правительство поддерживать их не спешило.

При Симбирской чувашской школе имелись также мастерские, собственные сады, огороды и ферма. Все это укрепляло ее материальную базу. В программу образования входило более 20 предметов, школа занимала одно из первых мест в Казанском учебном округе по прилежанию, успеваемости, обучению учащихся производительному труду. К 1917 году из стен Симбирской чувашской школы вышло более 1000 учителей. Среди ее воспитанников — классики чувашской литературы К.В.Иванов, Н.В.Шубоссинни, известные математики П.М.Миронов, Н.М.Охотников, выдающийся марийский педагог-ученый Г.Я.Яковлев, первая казахская женщина-учительница А.Д.Оразбаева, русский писатель В.И.Маненков.

В 1920 году на базе школы возник институт народного образования — первый вуз в истории чувашского народа. В одном из его зданий ныне находится Государственный музей И.Я.Яковлева и его школы.

За годы руководства Чувашской учительской школой в Симбирске (1868—1919) и будучи инспектором чувашских школ Казанского учебного округа (1875—1903) Яковлев открыл и преобразовал множество сельских школ, создал 14 приходов. Он выпустил также более 100 учебников, пособий и книг по разным отраслям знаний, вместе со своими учениками издал первые художественные произведения чувашской литературы, а также Новый Завет на чувашском языке, организовал школьный театр, духовой и симфонический оркестры.

Деятельность И.Я.Яковлева и его школа способствовали интеллектуально-культурному развитию чувашского народа, зарождению и развитию художественной литературы, музыкального, театрального и изобразительного искусства. Заветной мечтой просветителя были подъем чувашей до уровня русского народа, равноправие и Дружба народов России.

И.Я.Яковлев был крупным общественным деятелем, почетным

членом Британского и иностранного библейского обществ в Лондоне, организатором благотворительных обществ, инициатором перевода и издания Священного писания. Он также поддерживал творческие связи с учеными многих зарубежных стран.

И в наши дни не потеряло своего значения его «Завещание чувашскому народу» — своего рода кодекс нравственных правил.

Скончался Иван Яковлевич Яковлев в Москве 23 октября 1930 года. Похоронен на Ваганьковском кладбище.

Великий просветитель оставил талантливейшее потомство. Вот некоторые имена. Старший сын А.И.Яковлев — профессор, член-корреспондент АН СССР. Средний сын Н.И.Яковлев — инженер, музыковед. Достойные продолжатели рода — внучка О.А.Яковлева, кандидат исторических наук, внук И.А.Яковлев стал доктором физико-математических наук. Еще две внучки: Е.А.Некрасова — доктор искусствоведения, А.А.Некрасова — профессор Государственного института театрального искусства. Есть известные имена и среди правнуков И.Я.Яковлева. А.Б.Покровская — народная артистка Российской Федерации, А.Б.Покровский — концертмейстер Московской консерватории, В.В.Павлов — заслуженный артист Российской Федерации, Е.В.Павлова — кандидат искусствоведения, Франсуаза Варе — профессор медицины (Франция), М.О.Ефремов — заслуженный артист Российской Федерации. Это уже шестое поколение замечательного сына чувашского народа.

Именем И.Я.Яковлева названы Чувашский государственный педагогический университет в Чебоксарах, 5 улиц в городах и районах Чувашии. Ему установлен памятник перед зданием Национальной библиотеки в столице республики.